Бахыт М. Сужиков,
зав. Отделом Института истории
и этнологии МОН РК
АЛАШ ОРДА В ОЦЕНКАХ МИРОВОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Предлагаемый вашему вниманию аналитический обзор зарубежной историко-политологической литературы является лишь частью того огромного объема информации об Алаш Орде, которым изобилуют изыскания западных исследователей по региону Центральной Азии. Однако даже эта толика знаний убеждает в том, насколько эпохальным явилось освободительное движение в Казахстане в первой четверти XX-го века и какие фундаментальные основы заложили казахские интеллектуалы того времени в становление национальной государственности. Однако это не только повествование о популярности либеральных идей в народной среде, но и упоминание о политических оплошностях, а порой и отступничестве, допущенных ими в противостоянии с государственной машиной тоталитаризма.
История Алаш Орды в зарубежном историографическом массиве Центральной Азии занимает главенствующее место при описании периода консолидации нации на весь период революционного лихолетья. По словам выдающегося исследователя мусульманских народов Уилла Мейера, Алаш Орда лидировала в антиимпериалистическом движении и вместе с младобухарцами, Кокандской республикой, повстанцами-басмачами, а также национал-демократическими партиями Кавказа, Крыма, Якутии и Бурятии явилась движущей силой огромного общественного подъема начала прошлого века. Однако в отличие от большинства своих соратников по борьбе, фантазировавших будущее без России и русских, носители казахской национальной идеи усматривали в сотрудничестве с буржуазным Временным правительством перспективы коренной модернизации края, а не просто возврат к традиционному образу жизни.
Объяснялся данный прагматизм трезвой оценкой сложившейся ситуации. В этой связи Марта Б. Олкотт отмечает, что «на протяжении всего XIX века экономика пастушеского кочевничества пошла на спад в невиданных масштабах, а экономическая дестабилизация, в свою очередь, подорвала авторитет племенной и родовой власти». С точки зрения западной этнологии это привело к тому, что прочные родоплеменные узы, скреплявшие военно-потестарные империи Евразии на протяжении прошлых столетий, стали более локализированными и разрозненными в условиях крушения номадного общества. Транзитное состояние экономики края не могло не привести к угрозе превращения самого многочисленного кочевого народа России в переживший самого себя реликт. «Само существование казахской наций стало острой проблемой» (Ахмет Байтурсынов).
Хорошо известный в Казахстане американский профессор Уильям Фиерман, характеризуя историчность того или иного этноса, выделяет в качестве основополагающего критерия вероятность возникновения в данной ситуации группы людей, которая встает на борьбу «за право признания за своей народностью качества социальной и политической общности, способной осуществлять реальный контроль над определенной территорией и ее населением». Такой группой и выступила «вестернизированная казахская элита, видевшая в Алаш Орде средство для продвижения своих целей». Стремление управлять этим процессом при отсутствии местного правящего класса породило жесткие идейные споры среди светских просветителей, казахских чиновников, мусульманского духовенства и реформаторов пантюркистов. Однако у всех, как пишет Бавна Дэви в недавно вышедшей монографии «Казахстан: этничность, язык и власть», «сложилось общее мнение о том, что пастушеское скотоводство само по себе не имеет возможности противостоять новым вызовам. Утратив всякие иллюзии относительно царских властей после восстания 1916 года, лидеры Алаша пришли к выводу о необходимости радикальных изменений в политических и властных структурах, и что только это может облегчить участь как скотоводов, так и земледельцев в Степном крае».
Идея «Нового пути» или джадидизма основывалась на далеко не риторическом вопросе: сможет ли азиатская арба тягаться с европейским локомотивом? При положительном ответе неизменно возникал конфликт интересов, поскольку «данный диалектический процесс продвигает модернизацию этнической группы в сторону ее трансформации в группу политического противостояния». Популярность же партии Алаш Орда в народной среде объяснялась тем, что Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов, Миржакып Дулатов, Х. и Ж. Досмухамедовы, Ж. Акбаев, Х. Габбасов, Р. Марсеков, А. Турлыбаев и их единомышленники попытались придать казахскому национализму формы буржуазно-либерального движения. «Программа партии (вначале схожая с программой российских кадетов), – пишут классики центральноазиеведения А. Беннигсен и Э. Уимбуш, – являлась сопряжением идей умеренных меньшевиков и социалистов-революционеров. Индифферентное отношение алашордынцев к религии и пантюркизму было связано, прежде всего, с заботой о формировании и защите казахской нации. В 1917 г. Алаш Орда полностью доминировала в политической жизни Степного края».
Некое подобие либерализма в национальном вопросе выказывали и большевики, захватившие бразды правления после Октябрьского переворота 1917 г., которые не могли не учитывать сформированный Временным правительством политический климат. Стратегия первых лет советизма в отношении национальных меньшинств определялась политикой наибольшего им благоприятствования. Терри Мартин в историческом исследовании по данному периоду так формулирует позицию красных комиссаров: «Поскольку национальная идентичность выступает неизбежным явлением в современном мире, то национализм угнетаемых нерусских народов выражает не только скрытый классовый протест, но и оправдывает национальное недовольство деспотическим великодержавным шовинизмом господствующей русской нации. Поэтому ни национализм, ни национальное тождество не следует расценивать как реакционное». Иначе говоря, первоначальное политическое кредо большевиков основывалось на симпатиях к праву наций на самоопределение, включая в принципе и право на отделение. В искренности этих инициирующих побуждений и заключалась притягательная сила ленинских идей. «В этом смысле большевиков можно назвать интернационалистами-националистами, а точнее националистами Позитивного Действия».
Со стороны же белого движения, перенесших центр тяжести гражданской войны на земли Дешт-и-Кыпчак, не последовало никакого сочувствия чаяниям казахского народа. «В конечном счете, шовинизм белых вынудил Алаш Орду в 1919 году перейти на сторону красных». Подобно тому, как в русском массовом сознании произошел раскол, так и в мировоззрении степняков мир разделился на две половины. Часть казахов оставалась приверженцами либерально-национального движения, другая же примкнула к сторонникам радикального курса, которого придерживались такие известные личности, как Амангельды Иманов и Алиби Джангильдин, возродившие с 1916 года воинские идеалы батырства, когда «не надо мудрить во время конфликта между «нашим народом», и «чужими», между колонизируемыми и колонизаторами». Короткий период существования автономного правительства Алаш Орды (декабрь 1917 – март 1920) как в зеркальном отражении воспроизвел конкурентное столкновение всего спектра политических течений на окраинах империи, ввергнутой в хаос, где интеллектуальная составляющая оказалась бессильной противоборствовать силе штыка.
Однако на время гражданского противостояния большевизм представлялся поборником истинной свободы, что не могло отразиться на отходе носителей казахской идеи от национально-либеральной модели развития. «Руководители Алаш Орды пришли к такому заключению с некоторым опасением, но Ленин и большевики были наименьшим злом, а положение в казахских степях достигло такой стадии, когда стало уже невозможно сидеть казахам на обочине истории в ожидании благоприятного исхода». Образ создания независимого казахского государства на основе демократии свободного мира и реальных рыночных отношений сменился политикой защиты интересов казахского народа в безальтернативных обстоятельствах диктатуры русского пролетариата. Со стороны же Москвы имела место попытка «создания собственных политических структур в Центральной Азии с тем, чтобы формально покончить с колониальной природой своего правления в регионе, однако без права что-либо менять в характере этого правления». Правительство крайне нуждалось в компетентных людях из националов и привлекало их на свою сторону, несмотря на широко распространенную враждебность к ним. «В 1926 году Голощекин попытался установить контроль над образованием, учебной литературой и прессой, но не смог этого сделать без алашордынской интеллигенции, поскольку попросту не было тех, кто мог бы их заменить».
Казахские интеллектуалы также старались как-то приспособить каркас большевистской идеологии к местным реалиям: «Несмотря на первоначальный «антирелигиозный характер диктатуры пролетариата», местные социалисты объясняли возможность альянса с русским рабочим классом тем, что коммунизм последних фактически совместим с исламом. … Ахмет Байтурсын, касаясь своего народа, говорил, что казахи «примут коммунизм даже раньше всех остальных народов, поскольку их жизненные условия вполне соответствуют коммунизму»».
Однако вскоре и существование самой партии оказалось под угрозой. «Тезисы X съезда РКП(б) по национальному вопросу (1921) призвали к борьбе против великодержавного шовинизма и местного национализма. На этой почве развернулась борьба между русскими и казахами, а также между самими казахами, где каждый стал изобличать своего врага как шовиниста или националиста. Под этими лозунгами была денонсирована партия Алаш Орда. … Русские коммунисты стали утверждать, что совместная работа с теми, кто был связан с Алаш Ордой, далее невозможна. … С этого момента открытая общественная деятельность Алаш Орды под советским правлением была объявлена вне закона».
Лишенные права прямого политическое действия, лидеры Алаш Орды избрали опосредованный нейтралитет. Они окунулись в активную организационную и просветительскую работу, уповая на то, что марксистская доктрина «в какой-то степени не даст погибнуть росткам национальной идеи под властью новой советской России». «Алашордынцы в массовом порядке вступали в большевистскую партию, создавая в регионе первичные местные организации новой советской администрации. Но из-за своего происхождения они, одновременно, привносили и ересь мусульманского национализма, приверженность исламской культуре и устремления к автономии (если не к независимости), пропагандируемой самым важным и высокопоставленным в России мусульманским коммунистом Султан-Галиевым». Как бы там ни было, но феномен национал-коммунизма народов Советского Востока оказался несовместимым с пролетарским интернационализмом, который «выступил крайним выражением русского национализма не только в качестве добавочной, но движущей силы глобального проникновения коммунизма».
При всем желании соответствовать навязанным правилам игры, все же органическое отторжение форм нового внешнего диктата тем или иным образом проявляло себя в деятельности неофитов. «Все исторические работы, художественные произведения и школьные учебники стали превозносить мусульманское единство. Национальными героями стали Шамиль, правители Золотой Орды, крымский хан Давлет Герей, который сжег Москву в 1571 г., Тимур и даже Чингисхан». Тот же Александр Беннигсен прослеживает и обращение к традиционным формам солидарности на юго-восточных окраинах СССР: «В произведениях туркестанских и кавказских коммунистических лидеров Турара Рыскулова, Наджмуддина Эфендиев-Самурского и Тахо Годи легко обнаружить плохо скрываемое восхищение своими антагонистами: басмачами или адептами суфизма, считавшимися «реакционными» и «фанатичными», но олицетворявшими подлинную героическую традицию чистой и неподдельной преданности исламу. Поэтому Сталин имел все основания, когда винил своих мусульманских товарищей – Турара Рыскулова, Акмала Икрамова, Султан-Галиева и ряд других – за допущенные пробасмаческие симпатии».
Стремление придать формирующейся советской казахской культуре яркую национальную окраску в короткий интервал политики по коренизации продемонстрировало взаимный базовый антагонизм между большевизмом и алашской идеологией. В этой связи западные историки склонны расценивать последовавшее затем силовое оседание казахов как логическое завершение этапа сотрудничества со старорежимной интеллигенцией: «Кочевые традиции вкупе с языковой и религиозной отстраненностью от русского уклада жизни выступали основными символами казахской суверенности. Их последовательное искоренение было усугублено коллективизацией, которая в Центральной Азии имела большее значение, чем, скажем в Твери или Смоленске. Она ознаменовала окончательную победу России над национальными приоритетами в культуре и политике на территории Казахстана. Этот роковой удар в спину являлся фактически реакцией на последнее проявление независимой националистической энергетики».
«В 1928-1929 гг. почти все бывшие активисты Алашского движения были арестованы; в 1930-х годах они были казнены или погибли в застенках (за малым исключением, как, например, Алимхан Ермеков и Мухтар Ауэзов)». С тех пор за представителями казахской культуры, которые тем или иным способом озвучивали идеи преданных остракизму алашордынцев, закреплялся бренд «буржуазного националиста» в качестве гарантированного средства для публичного шельмования. Кампании же по физическому уничтожению «социально-чуждых элементов» на основе государственного вердикта были продолжены и в последующем. «Советская власть ликвидировала интеллектуальную и политическую элиту посредством трех валов террора в 1928, 1937-1938 и 1949-1950 годах», причем гибли не только симпатизировавшие, но те из казахов, кто «противостоял Алаш Орде».
Как реальность казахской истории «само существование такой группы реформаторов – относительная аномалия в мусульманском мире конца XIX – начала XX вв.», поскольку она попыталась связать воедино заведомо несовместимую на тот период триаду: ценности кочевой цивилизации, исламскую культуру и европейскую модель развития. Отсутствие политического опыта у лидеров национального движения, неопределенность задач, плохо организованное руководство и, наконец, политическая наивность позволили большевикам с помощью революции сверху очистить площадку для формирования совершенно новой популяции, «советского человека». С ликвидацией этой «могучей кучки», олицетворявшей адаптированный к реалиям жизни функциональный институт, был нарушен естественный ход казахского этногенеза, поскольку советская национальная политика «была направлена против центрально-азиатской самобытности, за доминирующее влияние русской культуры». Последствия модернизации по советской модели выразилась в том, что «были уничтожены старые представления и прежние этнические лояльности, видоизменились этническая ориентация и приверженности, и на их месте были насаждены новые». На последующий период советской истории эту элиту сменило новая генерация, которая была «более искушена в житейских делах, менее активна в борьбе с предубеждениями и, что парадоксально, более консервативна». Но старое поколение, «которое избежало чисток зачастую ценой демонстративного покаяния и отречения, тем не менее, явились резерватом сохранения национальных традиций, обеспечив, тем самым, соединительное звено между национальными лидерами, уничтоженными в 1937-1938 гг., и молодым поколением». Тем не менее, с легендарных времен Алаш-Ордынского движения среди местной элиты никогда открыто не ставился вопрос о строительстве самостоятельного государства на основе имманентных черт, присущих историческим традициям нации.
Лишь только к концу XX-го столетия в результате естественного одряхления советской империи и зарождения нового казахского политического ядра, который стал защищать национальные интересы последовательно и эффективно, идеи Алаш Орды, символизировавшие «мощь казахской этнической идентичности, нашли свое воплощение в государственном строительстве». Однако «самым важным вкладом в дело казахской национальной государственности явилось признание за Казахстаном статуса независимого административного образования в 1920-х годах, а затем союзной республики в 1936 году. Таким образом, идея о казахской нации, высказанная А. Байтурсыновым еще в 1913 году, идея о том, что казахи владеют определенным пространством и придерживаются собственного образа жизни, была реализована выходом на арену Казахстана как республики Советского Союза». Борьба за сохранение территориального казахского тождества, равно как и дальнейшее восхождение Казахстана от автономного придатка к национальной республике в условиях сталинщины является заслугой и подвигом Алаш Орды, которые трудно переоценить.
- Myer W. Islam and Colonialism : Western Perspectives on Soviet Asia. London, 2002. P. 80.
- Olcott M.B. The Fabrication of the Social Past: The Kazakhs of Central Asia. – In: Political Anthropology Gear-Book I. Ideology and Interest. New Brunswick, London, 1980. P. 198.
- Khzanov A.M. Pastoralists in Second and Third World Countries. The Problem of Modernization // Bulletin of the Israeli Academic Center in Cairo (IACC). July 1990. No. 13. P. 19. Rakowska-Harmstone T. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule // Central Asian Survey. Oxford, 1983. Vol. II. No 2. P. 41.
- Fierman W. Cultural Nationalism in Soviet Uzbekistan: A Case Study of ‘The Immortal Cliffs’ // Sov. Union – Union Soviet. Los Angeles, 1985. Vol. 12, No. 1. P. 1.
- The New Encyclopaedia Britannica. 1993. Pt.3. Vol.18. P. 509.
- Dave B. Kazakhstan : ethnicity, language and power. London : Routledge, 2007. 242 p. P. 46.
- Rothschild J. Ethnopolitics: A Conceptual Framework. New York, 1981. Р. 3
- Bennigsen A., Wimbush E. Muslim National Communism in the Soviet Union: A Revolutionary Strategy for the Colonial World. Chicago, 1979. Рр. 212-213.
- Martin,T.D. The affirmative action empire: Nations and nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca; London, 2001. Р. 8.
- Op. cit. P. 15.
- Russia and Asia : essays on the influence of Russia on the Asian peoples. Stanford, Calif., Stanford, 1972. Р. 256.
- Rywkin M. Moscow’s Muslim challenge : Soviet Central Asia. Armonk, N.Y, 1990. Р. 21.
- Hobsbawm E. J. Bandits. Harmondsworth 1971. P. 103.
- Kazakhs on Russians before 1917. A. Bukeykhanov, M. Dulatov, F. Baytursun, T. Ryskulov. // Society for Central Asian Studies. Reprint series. No. 5. Oxford, 1985. Р. 12.
- Pipes D. The Long Shadow: Culture and Politics in the Middle East. – New Brunswick (N.J.), 1988. P. 49.
- Central Asia on Display: Proceedings of the VII Conference of the European Society for Central Asian Studies. Wiener Zentralasien Studien, 2006. Bd. 2. Vol. 2. P. 159.
- Bennigsen A., Wimbush E. Op. cit. P. 30.
- Hallez X. The Kazakh Intelligentsia and the Formation of the Kazakh Socialist Republic (1919-1938) – In: Central Asia on Display: Proceedings of the VII Conference of the European Society for Central Asian Studies. Vienna 2000. Vol. II. P. 159.
- Anderson J. The international politics of Central Asia. Manchester, 1997. P. 24.
- Rakowska-Harmstone T. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule. // Central Asian Survey. London, 1983. Vol. 2. No. 2. Pp. 11-12.
- Besanson A. Nationalism and Bolshevism in the USSR. – In: The Last Empire: Nationality and the Soviet Future. Stanford, 1986. P. 5.
- Bennigsen A. Panturkism and Panislamism in History and Today. // Central Asian Survey. London, 1984. Vol. 3. No. 3. Pp. 43-44.
- Bennigsen A. Soviet Muslims and the Muslim World. – In: Soviet Nationalities in Strategic Perspective. London, 1985. P. 2215.
- Pethybridge R. One step backwards, two steps forward : Soviet society and politics under the New Economic Policy. Oxford, 1990. P. 401.
- Tomohiko Uyama, The Geography of Civilizations: Chapter 3-A Spatial Analysis of the Kazakh Intelligentsia’s Activities, From the Mid-Nineteenth to the Early Twentieth Century – In: Regions: A Prism to View the Slavic-Eurasian World. Sapporo, 2000. Р. 80.
- Cummings S.N. Kazakhstan : power and the elite. London, 2005. P. 15.
- An Ethnohistorical Dictionary of the Russia and Soviet Empires. Westport, Connecticut, London, 1994. P. 365.
- Olcott M.B. The Emergence of National Identity in Kazakhstan. // Canadian Review of Studies in Nationalism. Charlottetown, 1981. Vol. VIII. No. 2. P. 292.
- McClellan W. Russia. A History of the Soviet Period. New Jersey,1986; Fraser G. Basmachi-I // Central Asian Survey. Oxford, 1987. Vol. VI. No. 1. P. 17.
- Simon G. Nationalitatenprobleme und die Regierbarkeit der Sovietunion. Köln,1984. S. 14.
- Karpat K.H. Elits and the Transmission of Nationality and Identity. // Central Asian Survey. Oxford, 1986. Vol. V. No. 3/4. Pp. 15-16.
- Aziz-al Ahsan Seyed Soviet Nation-Building in Central Asia (1917-1979). // Canadian Review of Studies in Nationalism. Charlottetown, 1987. Vol. 14. No. 2. P. 317.
- Bennigsen A., Wimbush E. Op. cit. P. 102.
- Carrère d’Encausse H. The national Republics LoseTheir Independence. – In: Central Asia. 130 years of Russian dominance, a historical overview. Durham and London, 1994. P. 265.
- Privratsky B.G. Muslim Turkistan: Kazak religion and collective memory. Richmond, 2001. P. 8.
- Karpat K. The Roots of Kazakh Nationalism: Ethnicity, Islam or Land? – In a Collapsing Empire: Underdevelopmant, Ethnic Conflicts and Nationalisms in the Soviet Union. Milan, 1993. P. 327.
Фотоархив